Здравствуйте, в этой статье мы постараемся ответить на вопрос: «Художественный мир Марины Цветаевой». Если у Вас нет времени на чтение или статья не полностью решает Вашу проблему, можете получить онлайн консультацию квалифицированного юриста в форме ниже.
Тема стихотворения «Идешь, на меня похожий» ни что иное как смерть. Однако смерть не как разрыв связи с внешним миром, а как некое отчуждение, при котором связь все таки сохраняется. На этот раз поэтесса представила себя давно умершей и обращающейся к случайному посетителю ее могилы.
Активное индивидуально-авторское словообразование является одной из самых ярких примет стиля Цветаевой. Новообразования Цветаевой настолько многочисленны и разнообразны. Попытки составить списки окказиональных слов и, тем более, анализ материала показывают, что окказиональное словообразование Цветаевой ставит перед исследователем немало проблем, обсуждение которых может быть полезно и для понимания сущности цветаевского словотворчества, и для изучения поэтического языка в целом.
Противоречие между узуальным и окказиональным словом возникает уже при отборе материала. Проявляется оно в насыщенности поэзии Цветаевой потенциальными словами, образованными по продуктивным моделям и занимающими промежуточное положение между узуальными и окказиональными лексемами (такие слова не входят в нормативные словари, но легко возникают в бытовой речи и в художественном тексте): близь, спех, домашнесть, дочерство, заоблачье, зеленоводный, хвататели, всплачет, посеребрел.
Часто Цветаева заменяет один продуктивный аффикс другим, так что слова как бы заново составляются из морфем непосредственно в тексте: отверженство, глухость, седь, седость (ср. отверженность, глухота, седина). Замещение морфем демонстрирует внутреннюю форму новообразования, оживляет этимологию исходного однокоренного слова, а также вызывает представление о целом классе слов с тем же аффиксом.
В лирике Цветаевой можно найти множество существительных с абстрактным суффиксом –ость. Во многих случаях эти слова образованы не как самостоятельные единицы, а как элементы словосочетания:
На безусости лица, / На кудрей на светлости («Федра»); Не приземист — высокоросл / Стан над выравненностью грядок («Не приземист — высокоросл…»); Над каменностию простынь («Кузьмину»); обессыновленность ста родов («Так — только Елена глядит над кровлями…»); В некой разлинованности нотной («Рельсы»). Имена отвлеченных признаков осуществляют конструктивную функцию словообразования.
Особую группу составляют существительные на –ость с конкретным значением — предмета или лица. При этом обычно узуальное слово становится окказиональным в контексте: Две вечности, две зелени: / Лавр. Мирт / Родства не предали! (о растениях — «Федра»); Прелесть гибнет, а зрелость спит? (о девушке и гражданах) («Ариадна»); Хлещи, стужа! / Терпи, кротость (о девушке) («Молодец»).
Цветаева создает множество существительных от причастий: бритость, выведенность, застрахованность, истерзанность, в закинутости, оставленность, побитость, в разлинованности, распластанность, срифмованность, штампованностью и др. У всех этих новообразований производящие причастия — страдательные, прошедшего времени. Существительные нередко сохраняют в себе не только видовое значение, но и глагольную сочетаемость (управление или примыкание).
Действительные причастия, напротив, вообще не образуют существительных на –ость, и у Цветаевой их нет ни одного. Очевидно, это не случайно, и можно предположить как объективную (языковую), так и субъективную (картина мира Цветаевой) причины такого ограничения.
Естественность словотворчества Цветаевой в большой степени обеспечивается помещением окказионализма в словообразовательный контекст, подготавливающий появление нового слова. Словообразовательный контекст формируется у Цветаевой по-разному, иногда достаточно простым рассуждением-псевдосиллогизмом, как, например, в реплике крыс из сатирической сказки «Крысолов»:
Дело слов:
Крысо–лов?
Крысо–люб: значит, любит, коль ловит! («Крысолов»).
Или свертыванием изображаемой картины в одно слово:
Жены встали, солнце вышло,
Окружен, женоувит –
Кто всех диче, кто всех тише?
Ипполит! Ипполит! («Федра»).
Иногда появление нового слова готовится задолго до его употребления в тексте. Так, слова чехолоненавистник и футлярокол (ими в поэме «Крысолов» называет себя музыкант) подготовлены сценой, в которой городские власти предлагают наградить освободителя футляром для флейты. Футляр этот становится знаком ограничения свободы творчества и свободы личности. В строках Певцоубийца Царь Николай Первый («Стихи к Пушкину») окказионализм образован не только заменой первого корня слова цареубийца, но и идеей всего цикла о сакральной царственности поэта. В стихах этого цикла Пушкин противопоставлен царю Николаю I как ничтожеству и уподоблен царю Петру I как творцу.
Омонимия существительного с императивом, широко представлена в поэзии Цветаевой. Совпадение существительного с повелительной формой глагола представлено в произведениях Цветаевой очевидными столкновениями этих форм, как, например, в поэме «Молодец»: Синь да сгинь — край села, в поэме «Переулочки»: Синь-ты-Хвалынь, / Сгинь-Бережок! Следует иметь в виду, что синий цвет у Цветаевой маркирует границу между реальным и ирреальным миром, между жизнью и смертью, предсмертием и бессмертием. Поэтому фонетическое и грамматическое подобие форм синь и сгинь усиливается общностью семантики на уровне символа.
Зыбкость границы между существительным и глаголом в императиве, а также сравнительной степенью прилагательного или наречия, в тех случаях, когда фонетически совпадают конечные элементы этих форм, становится основой глоссолалии — нарочито невнятной речи, функционально мотивированной в сцене заманивающего колдовства (поэма «Переулочки»):
Пояском через плечико / Хочет — клёк: / Раю-райскою реченькой / Шелк потек. / А — ю — рай, / А — ю — рей, / Об — ми — рай, / Сне — го — вей / / Речка — зыбь, / Речка — рябь, / Рукой — рыбоньки / Не лапь… («Переулочки»).
Единственный узуальный глагол во второй строфе Об — ми — рай предстает, как и окказиональные слова этой строфы, иконическим: тире растягивает его и моделирует заторможенное восприятие речи при гипнотическом обмирании. Глагольная форма распространяет свои грамматические свойства на слова соседних строк: — рей и Сне — го — вей читаются, прежде всего, как императивы глаголов реять и *снеговеть. При этом реять относится к шелку, а снеговеть — к состоянию обмирающего, застывающего героя. Но слово снеговей может интерпретироваться и как обстоятельство образа действия, то есть как наречие в сравнительной степени, примыкающее к глаголу обмирай. В то же время такие общеязыковые формы сравнительной степени, как смелей, веселей, выполняющие императивную функцию в репликах побуждения или приказа, могут характеризовать не только само действие (ср.: иди смелей), но и носителя действия (ср.: будь смелей).
Таким образом, в заговорной формуле, принадлежащей то ли героине-колдунье, то ли комментирующему события автору, слова являются одновременно и не словами, глаголы — не только глаголами, существительные — не только существительными.
Многозначность окказионального слова часто связана у Цветаевой с разнообразными возможностями словообразовательной мотивации. При образовании окказионализма в художественном тексте мотивационное значение слова выходит на первый план. Рассмотрим существительное рань в трагедии «Ариадна». Оно произносится, когда Тезей уступает Вакху свою любимую ради ее бессмертия. Слово рань может быть мотивировано прилагательным ранний (возможно, и наречием рано) и глаголом ранить (возможно, существительным рана). К нескольким производящим для одного производного слова добавляется омонимия корней, что вызывает трудности в содержательной интерпретации контексте:
Но в глазах ее — чаны
Слез в двусветную рань!
Я предателем встану! («Аридна»).
Особое место среди поэтов Серебряного века
Цветаева вошла в русскую литературу, когда все были увлечены символизмом, но уже зарождались и набирали популярность новые течения: футуризм и акмеизм. Но она обрела свой особенный путь, не желая поддаваться чужим влияниям, стараясь избегать заимствования и подражания, сама о себе говорила, что «ни в одну форму не умещается». Тем не менее высоко ценила талант своих литературных кумиров: Блока, Ахматовой, Маяковского, хотя не разделяла многих творческих или политических взглядов. Во времена повсеместного увлечения декадентской поэзией ее творчество выделялось своей «жаждой жить», которую она, несмотря на трагедии в своей судьбе, пыталась сохранить до конца жизни.
Эффективно подготовиться к ЕГЭ по литературе помогут тщательно продуманные онлайн-курсы
Стихи — от ранних к поздним
В большинстве стихотворений Марины Цветаевой — как ранних, так и поздних — действует почти одна и та же лирическая героиня. Эта девушка свободолюбива, в чём-то дерзка, эрудированна, умна, талантлива; она высоко (может, даже чересчур) себя ценит — но имеет для этого основания. Эта героиня предстаёт во всей красе уже в стихотворении «Моим стихам, написанным так рано», которое Цветаева опубликовала в 21 год:
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я — поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
— Нечитанным стихам! —
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берёт!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.
1913
В отличие от многих молодых творцов, опасающихся показывать свои произведения окружающим — из стеснения или боясь нарваться на гневную критику, — лирическая героиня Цветаевой уверена, что она — «поэт». То, что окружающие могут не понять её дара, девушку ничуть не расстраивает: её стихам «настанет свой черёд». А то, что до поры до времени стихи «разбросаны в пыли по магазинам», — признак не то чтобы плохой, но вполне закономерный. Толпа глупа, намекает лирическая героиня; люди ищут спасения в «святилище, где сон и фимиам» и боятся любых перемен. Не случайно в стихотворении использовано так много сравнений: «брызги из фонтана», «искры из ракет» и тем более «маленькие черти» — совсем не те вещи, которые порадовали бы обывателя. Но рано или поздно, верит лирическая героиня Цветаевой, общество изменится (как говорил другой классик, «вспрянет ото сна»), восторжествует справедливость, а с ней станет востребованным истинное искусство.
Нередко Цветаева находила вдохновение в античных образах. Например, в стихотворении «Кто создан из камня, кто создан из глины» лирическая героиня сравнивает себя ни много ни мало с Афродитой — древнегреческой богиней любви, вышедшей, согласно преданию, из морской пены:
Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.
<...>
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня — видишь кудри беспутные эти? —
Земною не сделаешь солью. <...>
1920
Эта работа, как и предыдущая, содержит богоборческие мотивы. В произведении «Моим стихам, написанным так рано…» лирическая героиня бросает вызов «святилищу, где сон и фимиам», в стихотворении «Кто создан из камня…» утверждает, что не станет «земною солью». Соль земли — расхожее выражение, впервые появившееся в Евангелии. Согласно преданию, Иисус Христос некогда прочитал Нагорную проповедь, в которой значилось следующее:
Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.
Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
<...>
Вы — соль земли.
Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь её соленою? (Мф: 5, 1-13)
Однако лирическая героиня Цветаевой не мечтает ни о Царстве Небесном, ни о наследовании земли. Её жизнь прекрасна такой, какая есть. И каяться в грехах, как заповедовал Христос, она точно не собирается. И пусть для кого-то лирическая героиня — лишь «бренная» (то есть смертная, быстро исчезающая) пена, — стоит ли обращать на них внимание? Не лучше ли посвятить свою жизнь, тем более такую короткую, земным радостям, творчеству и любви?
Впрочем, лирическая героиня Цветаевой, такая лёгкая и независимая, не всегда счастлива. Иногда ей всё-таки хотелось бы обрести свою «точку притяжения» в мире — как в этом стихотворении:
Тоска по родине! Давно
Разоблачённая морока!
Мне совершенно всё равно —
Где совершенно одинокой
Быть… <...>
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично — на каком
Непонимаемой быть встречным! <...>
1934
Героиня Цветаевой называет тоску по родине «разоблачённой морокой». Иными словами, она утверждает, что совершенно не обязательно быть «привязанной» к какой-либо точке на карте. Но за этими словами скрывается тревога. Кажется, девушка обманывает сама себя: она бы и рада найти где-то дом и друзей, но люди, как ей кажется, везде одинаковы. Они не поймут высоких чувств поэта, не разделят творческих восторгов, да что там — не смогут даже сказать доброго слова при встрече. И вновь героиня Цветаевой «бросает перчатку» в лицо целому миру, будучи убеждённой, что её дело — обличать и дразнить. Возможно, если бы она постаралась, она бы нашла «ключ» к душе хотя бы одного-двух человек, которые казались ей непонимающими. Но она этого не делает. Что это — идеализм и неготовность прощать человечеству ни один мало-мальский проступок, боязнь «обжечься» или просто снобизм? Вопрос остаётся открытым.
Фольклорные традиции в поэзии М.Цветаевой
Одну из особенностей лирической интонации Марины Цветаевой Иосиф Бродский определил как “стремление голоса в единственно возможном для него направлении: вверх”. Таким образом поэт передал свое ощущение от того, что он сам назвал “некоей априорной трагической нотой, скрытым – в стихе – рыданием”. Причину этого явления Бродский усматривал в работе Цветаевой с языком, ее опытах с фольклором. И действительно, многие цветаевские стихи могут быть восприняты как фольклорные стилизации. При этом неминуемо возникает вопрос – что Цветаева привносит в язык народной поэзии своего, в чем ее тексты похожи на исполняемые в народе песни, а в чем не похожи, и почему. Пока будем держать этот вопрос в голове и поговорим лишь о некоторых чертах поэтики Цветаевой, которые сближают ее поэзию с жанрами устного народного творчества (главным образом, лирическими). Отдельно скажем, что речь пойдет преимущественно о стихотворениях второй половины 1910-х годов (сборники “Версты I”, “Стихи о Москве”, “Стихи к Блоку”, “Стихи к Ахматовой” и некоторые другие).
Во многих стихотворениях Цветаевой обращают на себя внимание характерные для фольклорных жанров языковые формулы. Ее лирическая героиня зачастую использует в своей речи просторечия и диалектизмы:
То не ветер
Гонит меня по городу,
Ох, уж третий
Вечер я чую в?рога.
Помимо типичной для народных песен синтаксической конструкции с отрицанием и словом “то” (вспомним зачин знаменитой песни “Ой, то не вечер…”) и просторечного, создающего интонацию причитания “ох, уж”, Цветаева в этой строфе использует еще и редкую форму слова “враг” – “в?рог”, которая в словаре Ушакова стоит с пометой “обл., нар.-поэт.”. Таким образом обычное, широко распространенное слово приобретает у нее непривычное, чуждое для нашего уха звучание.
К фольклору в стихотворениях Цветаевой отсылает и обилие традиционно-поэтической лексики, включающей многочисленные эпитеты (ср. “зорким оком своим – отрок”, “дремучие очи”, “златоокая вострит птица”, “разлюбезные – поведу – речи”, “крут берег”, “сизые воды”, “дивный град”, “багряные облака” и т.д.).
Даже в описания бытовых, житейских ситуаций у Цветаевой входят характерные для фольклорных жанров языковые формулы. Так, в стихотворении “Собирая любимых в путь…”, в котором речь идет об обычных проводах в дорогу, лирическая героиня заклинает природные стихии, чтобы они не навредили ее близким. Надо сказать, что обращения к внешним силам, от которых в жизни человека зависело очень многое, для народной культуры совершенно естественно. На их основе сложился особый жанр загово?ра, который предполагал произнесение нужных слов в строго определенном порядке. Цветаева в своем загово?ре использует типичную для этого жанра форму обращения – явления неживой природы выступают у нее как живые существа, на которые можно воздействовать:
Ты без устали, ветер, пой,
Ты, дорога, не будь им жесткой!
Обратим внимание на то, что эпитеты в этих строках стоят после определяемого слова (“туча сизая”, “нож свой лютый”). Подобный тип языковой инверсии встречается во многих стихах Цветаевой (“день сизый”, “покой пресветлый”, “ночью темной”, “о лебеде молоденьком”, “Голуби реют серебряные, растерянные, вечерние…” и т.д.), свойственен он и жанру народной песни – как пишет В.Н. Бараков, “для русской песни характерно постпозитивное (после определяемых слов) употребление эпитетов” (ср. “Как пойду я, молоденька, / Как пойду я, веселенька…”, “Скидывают со девицы платье цветное, / Надевают на девицу платье черное”, “Волга-матушка родимая течет, / Друга милого, касатика несет”).
Анализ стихотворения Марины Цветаевой «Идешь, на меня похожий»
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись!
Присутствие смерти в стихотворении подчеркивается следующими строками:
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
В этом стихотворении в роли лирического героя выступает сама Марина Цветаева. Это одна из ключевых особенностей ее поэзии.
В данном стихотворении лирическая героиня независимая и непокорная.
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
Поэтесса предстает перед нами как натура страстная и своенравная.
И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились.
В четвертой строфе наивысший эмоциональный накал. Именно здесь слово «была» выделено авторским ударением.
Я тоже, была, прохожий!
Прохожий, остановись!
Данные строчки звучат как зов, как восклицание. Но героиня не хочет опечалить прохожего. Поэтому мы читаем следующие строки:
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Конец стихотворения не печален. Героиня словно отгоняет печаль. Говоря о свете Цветаева подчеркивает, что ее героиня хотя и мертва, но все же видит свет.
Особенностью данного стихотворения является аллитерация. Она использована поэтессой с целью создания эффекта шепота.
Общая характеристика творчества М. Цветаевой
Заявила о себе в литературе Цветаева в 1910 г., когда, еще будучи гимназисткой, издала на собственные средства небольшим тиражом книжку стихов «Вечерний альбом». А. Блок считал 1910 г., год смерти В. Комиссаржевской и Л. Толстого, знаменательным для русской литературы. Действительно, в последующий период в ее среде стали заметны новые явления: кризис и попытки его преодоления в движении символистов, антисимволистские эскапады жаждавших самоопределения акмеистов, впервые дали о себе знать забияки-футуристы; часто вздорные, но, тем не менее, претенциозные попытки занять место под литературным солнцем имажинистов, футуристов, биокосмистов и просто ничевоков.
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед. [3: 325]
Над городом, отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гром.
…Царю Петру и вам, о царь, хвала!
Но выше вас, цари: колокола.
Неоспоримо первенство Москвы [3:7].
Можно считать, что к 1917 г., когда на Россию обрушилась череда революционных потрясений, становление Цветаевой-поэта состоялось. Показательно, что как истинно большой поэт уже в самом начале литературного поприща она обрела важнейшие свои темы и своеобразие поэтического стиля, которые в последующие годы развивались, углублялись, совершенствовались, но в принципе были пронесены ею до конца.
Летом 1921 г. Цветаева получила известие от мужа, который после разгрома белой армии оказался в эмиграции, и в мае 1922 г. она вместе с дочерью выезжает из Советской России первоначально в Берлин, а затем в Прагу, где С. Эфрон учился в университете.
Мотивы расставания, одиночества, непонятости постоянны и в лирике Цветаевой этих лет: циклы «Гамлет» (1923, позднее разбит на отдельные стихотворения), «Федра» (1923), «Ариадна» (1923).
Во второй половине 1925 г. Цветаева приняла окончательное решение покинуть Чехословакию и переселиться во Францию. Поступок Цветаевой объяснялся тяжелым материальным положением семьи в Чехословакии; она полагала, что сможет лучше устроить себя и близких в Париже, который тогда становился центром русской литературной эмиграции. 1 ноября 1925 г. Цветаева с детьми приехала во французскую столицу; к Рождеству туда перебрался и Сергей Эфрон.
На родину Цветаева вернулась в июне 1939 г. Но радостного возвращения не получилось, хотя на чужбине она безмерно тосковала по России. Чего стоит одно только заключительное четверостишие её стихотворения [63:109] «Тоска по родине! Давно / Разоблаченная морока!.»:
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
В 1940-е гг., после смерти М.И. Цветаевой, её произведения не публиковались за рубежом, а имя поэтессы в критике и литературоведении принято было обходить стороной. Объективно это было прямым следствием её отъезда в СССР, который эмигрантское сообщество ей простить не могло. Официальный некролог М. Цветаевой за рубежом написал А. Бахрах только в 1946 г., в парижском «Русском сборнике» [15:19].
В 1946 г. И. Тхоржевский, будучи невысокого мнения о таланте М. Цветаевой, включил её в свою историю русской литературы, где сравнил её творчество с «выработанной каменоломней» [51:135]. Этими скудными упоминаниями исчерпывается зарубежное цветаеведение 1940-х гг.
Произведения М.И. Цветаевой относятся к культурным ценностям, приобретающим межнациональное значение, а их освоение вносит вклад во взаимообмен различных национальных культур. [51:7].
К настоящему моменту Цветаева переведена на многие языки мира: английский, болгарский, венгерский, датский, испанский, итальянский, немецкий, голландский, польский, португальский, румынский, сербохорватский, финский, французский, чешский, шведский и даже китайский и японский. А это означает, что творчество русского поэта вошло в инонациональные литературы и в каждой из них приобрело новые «лики», ставшие теперь неотъемлемой частью её портрета в мировой культуре.
Художественные особенности поэзии Цветаевой
Сила цветаевских стихов — не в зрительных образах, а в завораживающем потоке все время меняющихся, гибких, вовлекающих в себя ритмов. Но эта изощренность интонационного строя — замедления, ускорения, перебои ритма — не является чисто внешним приемом, она отражает ритм переживаний. Порывистый и прерывистый характер поэтической речи выражает душевное состояние поэта именно сейчас, в данную минуту — стихи рождаются вместе со взволнованным дыханием, они еще не остыли от породившего их внутреннего жара. Ритм стихов Цветаевой — это дыхание ее поэтического существа.
Стремительно-эмоциональная ритмика дополняется богатством звуковой аранжировки: поэтическая ткань стихотворений скреплена аллитерациями (повторением одних и тех же согласных звуков в разных словах), звуковыми повторами (неоднократным употреблением одного и того же ключевого слова), звуковой перекличкой сходных по звучанию или синонимически-родственных слов. Рифмовка стихов (строк в строфе) — свежая и неожиданная, зачастую это лишь приблизительные рифмы, лучше сказать, концевые созвучия.
В эту стихотворную ткань надо вслушиваться (а не вчитываться!), чтобы через ритм и звук проникнуться настроем души, взлетом чувств и задыхающейся сиюминутностью переживаний поэта. С присущим ей максимализмом — видеть окружающих не такими, каковы они в действительности, а как диктует ее внутренний идеал — Цветаева и в стихах других, переводимых ею, поэтов искала то, что было главным для нее — звук и душу. «Я перевожу по слуху — и по духу (вещи). Это больше, чем смысл».
Мысль, смысл цветаевских стихотворений подчинены чувствованию и даже в формальном выражении (разделении на строфы) зависят от ритма. Внутренняя взволнованность, выраженная пульсирующим ритмом, настолько велика, что она выплескивается за грани четверостиший, строф, оканчивая фразу-мысль в неожиданном месте. Порывистый, стремительный ритм рвет плавное течение мысли, и в результате фраза дробится на отдельные смысловые куски. В тексте остаются только самые необходимые опорные фрагменты, акценты мысли, а все понятное само собой опускается, вместо него — тире, пауза. И в этой паузе, как бы на лету, возникают смысловые и образные ассоциации — из накала чувств и переклички слов, сходных по звучанию, но различных по значению.
Наряду с необычностью ритмического строя, смысловая сжатость, афористичность поэтической речи — еще одна характерная примета новаторского и неповторимого стиля Цветаевой. Формально это проявляется в выходе фразы за рамки традиционной строфы и в многочисленных паузах-тире.
III. Приемы, средства выразительности
Марине Цветаевой присущ свой неповторимый стиль в поэзии, ее стихи всегда можно безошибочно узнать по особому распеву, ритму, интонации, четкости и завершенности, по многочисленным приемам и средствам выразительности. В этой области она явилась и осталась смелым новатором, щедро обогатившим поэзию XX века множеством великолепных находок.
Романтическое двоемирие в стихах Цветаевой выражает ее вечный внутренний конфликт между бытом, окружающей ее действительностью и духовной стороной бытия. Этот конфликт пронизывает все ее творчество, приобретая различные формы и оттенки:
На, кажется, надрезанном канате Я – маленький плясун. Я – тень от чьей-то тени. Я – лунатик Двух темных лун.
Кто создан из камня, кто создан из глины,- А я серебрюсь и сверкаю! Мне дело – измена, мне имя – Марина, Я – бренная пена морская”.
Часто можно встретить в стихах Цветаевой синтаксический параллелизм, используемый ею для усиления образности и эмоциональности:
В декабре на заре было счастье, Длилось – миг. …В январе на заре было горе, Длилось – час.
Это и много и мало. Это и просто и темно.
Очень любима Цветаевой звукопись, она часто использовалась ею для того, чтобы показать необходимые для данного стиха сопровождающие звуки, которые придают ему особую окраску, помогают читателю лучше вникнуть в стихотворение:
Рас-стояние: версты, мили… Нас рас-ставили, рас-садили, Чтобы тихо себя вели По двум разным концам земли.
Рас-стояние: версты, дали… Нас расклеили, распаяли, В две руки развели, распяв, И не знали, что это — сплавВдохновений и сухожилий… Не рассорили – рассорили, Расслоили… Стена да ров. Расселили нас, как орлов–
Заговорщиков: версты, дали… Не расстроили – растеряли. По трущобам земных широт Рассовали нас, как сирот.
Который уж, ну который – март?! Разбили нас – как колоду карт!
Марина Цветаева часто использует анжамбеманы, которые служат сильным средством интонационного выделения отсеченных стихоразделом отрезков фразы:
Расселили нас, как орлов Заговорщиков: версты, дали…
Думалось: будут легки Дни — и бестрепетна смежность Рук.— Взмахом руки, Друг, остановимте нежность.Мне всё равно, каких среди Лиц — ощетиниваться пленным Львом, из какой людской среды Быть вытесненной — непременно…
Тоска по родине! Давно Разоблаченная морока!
Выразительность стихотворения достигается Цветаевой при помощи пропусков, умолчаний. Цветаевская «оборванная фраза» заставляет читателя либо замереть на высоте эмоциональной кульминации, либо задуматься о последних строках стихотворения, самому завершить мысль автора:
Забыть, как пламенно в лазури, Как дни тихи…
Баюкай же – но прошу, будь друг: Не буквами, а каютой рук: Уютами…Я не знаю, жив ли, нет ли Тот, кто мне дороже сердца, Тот, кто мне дороже Сына…
Темнеет высокая зала, Уходят в себя зеркала…
Нежнее всех, кто есть и были, Не знать вины…
Рефрены очень часто используются Цветаевой для постепенного нарастания эмоциональной напряженности в стихотворении, либо для того, чтобы особо заострить внимание читателя на данной мысли, повторяя ее несколько раз:
Я глупая, а ты умен, Живой, а я остолбенелая. О, вопль женщин всех времен: Мой милый, что тебе я сделала?!» …Увозят милых корабли, Уводит их дорога белая… И стон стоит вдоль всей земли: Мой милый, что тебе я сделала?
Или:
Серый ослик твой ступает прямо, Не страшны ему ни бездна, ни река… Милая Рождественская дама, Увези меня с собою в облака! …Из кладовки, чуть задремлет мама, Я для ослика достану молока. Милая Рождественская дама, Увези меня с собою в облака!
Марина Цветаева в своих стихах создает особую поэтическую интонацию, искусно используя паузы (они передаются с помощью многоточий, точек с запятой), дробление текста на выразительные отрезки, часто Цветаева прибегает вопросительным и восклицательным знакам, любит с помощью многочисленных тире выделять особо важные, ключевые и эмоциональные слова и выражения, «рвать стих», лишая его плавности и придавая ему предельную напряженность звучания. Благодаря этим приемам, Цветаева добивается неповторимой интонации стихотворения, его насыщенности и яркости:
Ибо не ведающим лет – Спи! – Головокруженье нравится.
Лягу – с кем-то по соседству? – До скончанья лет. Слушайте! – Я не приемлю!Два солнца стынут – о Господи, пощади! – Одно – на небе, другое – в моей груди.
И Спасские – с цветами ворота, Где шапка православного снята; Часовню звездную – приют от зол – Где вытертый – от поцелуев – пол;
Ох, этот рев зверский! Дерзкая – ох! – кровь.
Мой – рот – разгарчив, Даром что свят – вид”.
Эмоциональный накал стихотворений у Цветаевой повышается инверсиями («Дни полночные твои, век твой таборный…Все рабочие твои разом забраны», «брат нежный мой», «ход замедлялся головы», «Вскрыла жилы: неостановимо, невосстановимо хлещет жизнь», «Улыбнись в мое окно, иль к шутам меня причисли», «Этих чувств и этих мыслей мне от Бога не дано!», «И летят из детской песенки немецкой глупые слова», «И как сердце мне испепелил этот даром истраченный порох»), патетическими обращениями и восклицаниями:
И лира уверяла: – мира! А губы повторяли: – жаль! …Но лира уверяла: – мимо! А губы ей вослед: – увы! …Волна соленая, – ответь!
Но и в эти минуты она не только была счастлива, но и страдала:
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
И все-таки счастью подчиненности в любви Цветаева предпочитала несчастье свободы и оставалась поэтом. Она была верна себе, своему творч
еству, ибо ее верность не в подчинении, а в свободе:
Никто, в наших письмах роясь,
Не понял до глубины,
Как мы вероломны, то есть —
Как сами себе верны.
И даже близость ее души с душой возлюбленного не могла заменить ей той любви, которую давала свобода:
Как правая и левая рука —
Твоя душа моей душе близка.
Мы смежены блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.
Но вихрь встает — и бездна пролегла
От правого — до левого крыла!
II. Единство жизни и творчества Марины Цветаевой
Всю жизнь стихи были для Цветаевой средством самовыражения. Она поверяла им все. Каждый эпизод ее жизни можно отследить по ее стихам. Вот Февральская революция: «Пал без славы орел двуглавый. Царь! – Вы были неправы», – по этим строкам видно, что к революции Цветаева отнеслась как бы машинально, что происходившие события не затронули её души. Вот отклик Цветаевой на гражданскую войну, разлуку с мужем: «Добровольчество – это добрая воля к смерти», «Белая гвардия, путь твой высок: Черному дулу – грудь и висок»; «Бури-вьюги, вихры-ветры вас взлелеяли, А останетесь вы в песне – белы-лебеди!», – здесь мы видим ее отношение к Белой армии, тоску по обреченным героям, идеальным и благородным воинам. Суровая доля ее мужа С.Я. Эфрона послужила толчком к созданию «Лебединого стана», цикла стихов, посвященного Белой армии, ее обреченной жертвенности.
В творчестве Цветаевой также видно ее отношение к другим поэтам. Бескорыстно и без малейшей зависти она признавала Ахматову «единодержицею струн» поэзии; оплакивала ее, осиротевшую после смерти Гумилева и Блока: «Высоко твои братья! Не докличешься! Яснооконька моя, Чернокнижница!» На смерть Блока она откликнулась в августе и ноябре 1921-го торжественным реквиемом, в котором хотела передать скорбь всей России:
Не свой любовный произвол Пою – своей отчизны рану…
Цветаева, встретившись с мужем в Берлине летом 1922, поехала с ним в Чехию. Там они прожили три с небольшим года. Жизнь в чешских деревнях позволила Цветаевой до самых недр души проникнуться природой – вечной, непреходящей, стоящей над всеми людскими несовершенствами, «земными низостями дней»:
Деревья! К вам иду! Спастись От рева рыночного! Вашими вымахами ввысь Как сердце выдышано!.. Что в вашем веянье? Но знаю – лечите Обиду Времени Прохладой Вечности
В Чехии она необычайно страдает от тоски по Родине, но Родине идеальной, не исковерканной:
Покамест день не встал С его страстями стравленными, Во всю горизонталь Россию восстанавливаю…
Цветаева любила Родину, и проблема возвращения домой очень мучила ее: «Можно ли вернуться в дом, который – срыт?», «Той России — нету, как и той меня», «Нас родина не позовет!», «Здесь я не нужна. Там я невозможна».
Долгое время Марина Ивановна жила заграницей и только в июне 1939 года приехала в СССР. Далее несчастье за несчастьем: в августе арестовали дочь, в октябре – мужа Цветаевой, Гослитиздат задержал ее сборник стихов, ей не на что было жить. 31 августа 1941 года великий русский поэт Марина Ивановна Цветаева добровольно ушла из жизни в небольшом городке Елабуга. В одной из предсмертных записок были слова: «А меня простите – не вынесла».
В лирике Марины Цветаевой есть какая-то особенная доверительность, открытость. Валерий Брюсов писал, что от её стихов бывает иногда неловко, будто подсмотрел в замочную скважину. И действительно, в стихах — вся ее жизнь.
Тема творчества поэта и поэзии.
М.И. Цветаева. Основные темы творчества. Тема творчества поэта и поэзии.
Марина Ивановна Цветаева (1892–1941) – знаменитая русская поэтесса, прозаик, переводчик, которая своим творчеством оставила яркий след в литературе 20 века.
Родилась Марина Цветаева в Москве 26 сентября (8 октября) 1892 года. Ее отец был профессором университета, мать – пианисткой. Стоит кратко заметить, что биография Цветаевой пополнилась первыми стихами еще в возрасте шести лет.
Первое образование получила в Москве в частной женской гимназии, затем обучалась в пансионах Швейцарии, Германии, Франции.
После смерти матери, Марина и ее брат и две сестры воспитывались отцом, который старался дать детям хорошее образование.
Начало творческого пути
Первый сборник стихотворений Цветаевой был опубликован в 1910 году («Вечерний альбом»). Уже тогда на творчество Цветаевой обратили внимание знаменитые — Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин и Николай Гумилёв. Их творчество и произведениями Николая Некрасова значительно повлияли на раннее творчество поэтессы.
В 1912 году она выпустила второй сборник стихов – «Волшебный фонарь». В эти два сборника Цветаевой вошли также стихотворения для детей: «Так», «В классе», «В субботу». В 1913 году выходит третий сборник поэтессы под названием «Из двух книг».
Во время Гражданской войны (1917-1922) для Цветаевой стихи являются средством выразить сочувствие. Кроме поэзии она занимается написанием пьес.
В 1912 году выходит замуж за Сергея Эфрона, у них появляется дочь Ариадна.
В 1914 году Цветаева знакомится с поэтессой Софией Парнок. Их роман длился до 1916 года. Ей Цветаева посвятила цикл своих стихотворений под названием «Подруга». Затем Марина вернулась к мужу.
Вторая дочь Марины, Ирина, умерла в возрасте трех лет. В 1925 году родился сын Георгий.
Жизнь в эмиграции
В 1922 году Цветаева переезжает в Берлин, затем в Чехию и в Париж. Творчество Цветаевой тех лет включает произведения «Поэма горы», «Поэма конца», «Поэма воздуха». Стихи Цветаевой 1922-1925 годов были опубликованы в сборнике «После России» (1928). Однако стихотворения не принесли ей популярности за границей. Именно в период эмиграции в биографии Марины Цветаевой большое признание получила прозы.
Цветаева пишет серию произведений, посвященную известным и значимым для неё людям:
- в 1930 году написан поэтический цикл «Маяковскому», в честь известного Владимира Маяковского, чьё самоубийство потрясло поэтессу;
- в 1933 – «Живое о живом», воспоминания о Максимилиане Волошине
- в 1934 – «Пленный дух» в память об Андрее Белом
- в 1936 – «Нездешний вечер» о Михаиле Кузмине
- в 1937 – «Мой Пушкин», посвященное Александру Сергеевичу Пушкину
Книга представляет собой исправленное и дополненное объединение двух монографий автора: «Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект» (Зубова 1989-а) и «Язык поэзии Марины Цветаевой (Фонетика. Словообразование. Фразеология)» (Зубова 1999) с включением материалов из статей, написанных позже указанных книг.
Предлагаемое читателю исследование поэзии Марины Цветаевой имеет и лингвистическую, и литературоведческую направленность. Лингвистическая направленность состоит в том, чтобы выявить и описать потенциальные возможности языковых единиц, реализованные в особых условиях поэтического текста[1]; литературоведческая – показать, каким образом реализация потенциальных свойств языка позволяет поэту выразить свое мировосприятие.
Потенциальные возможности языка здесь понимаются и как свойства прошлых языковых состояний, и как тенденции развития.
Поскольку языковые преобразования, осуществляемые на разных уровнях языка (фонетическом, словообразовательном, лексическом, морфологическом, синтаксическом), обычно связаны друг с другом и взаимообусловлены, в каждой из глав затрагиваются и обсуждаются проблемы всех языковых уровней, а тематическая специфика глав и разделов определяет доминантное внимание к одному из уровней в каждом конкретном случае.
В книге предлагается взгляд на язык поэзии как на отражение истории языка – взгляд, о необходимости которого писал еще А. А. Потебня: «История литературы должна все более и более сближаться с историею языка, без которой она так же ненаучна, как физиология без химии» (Потебня 1999: 195).
В истории языка конкуренция возможных языковых форм, определяемая внутренними противоречиями языковой системы, вызывает изменения. Поиск, выбор, а иногда и создание наиболее точного и выразительного слова поэтом аналогичны такой конкуренции. В этом смысле известная гипотеза А. А. Потебни о сходстве происхождения слова с созданием поэтического произведения (Потебня 1999: 156, 178) подтверждается лингво-литературоведческим анализом текстов.
Марина Цветаева, в творчестве которой отчетливо проявляется способ познания мира через языковые связи, модели и отношения, чей философско-мировоззренческий. максимализм находит адекватное выражение в максимализме языковом, по существу, высказала ту же мысль, что и А. А. Потебня: «Слово-творчество, как всякое, только хождение по следу слуха народного и природного. Хождение по слуху» (V: 362 – «Искусство при свете совести»). И действительно, анализ поэтических произведений Цветаевой показывает, что она – не только интуитивный лингвист[2], но и интуитивный историк языка. Именно поэтому поэзия Цветаевой дает богатейший материал для изучения потенциальных свойств русского языка. Философская позиция Цветаевой, поэта «с этой безмерностью в мире мер», отразилась в определенных доминирующих чертах ее поэтики.
Поэтику Цветаевой можно характеризовать как поэтику предельности (предел предстает решающим испытанием и условием перехода в иное состояние), как поэтику изменчивости и превращений (изменения приближают к пределу), поэтику контраста (противоречие является причиной изменений). Соответственно, особо важными поэтическими приемами в ее поэзии представляются гипербола, градация, антитеза и оксюморон. Многие языковые сдвиги в поэзии и прозе Цветаевой осуществляются на основе этих приемов.
В задачу автора этой книги не входили следующие аспекты исследования: связь творчества Цветаевой с ее биографией, вопрос о сознательном или интуитивном элементе творческого процесса, проблема эволюции поэтического языка Цветаевой, сравнение поэтики Цветаевой с поэтикой ее предшественников и современников, поиски интертекстов, описание поэтики Цветаевой в терминах риторики, текстология рукописей Цветаевой и опубликованных вариантов.
В ряде случаев эти аспекты все же учитывались, но преимущественное внимание было сосредоточено на проявлении динамических свойств языка внутри контекста.
Марина Цветаева – поэт, отразивший в своих произведениях самые различные пласты мировой культуры: стихию русского фольклора, традиции романтической поэзии – русской, немецкой, французской, традиции классицизма, античной поэзии, стилистику высокого слога и стихию просторечия. Традиционность стилистики, поэтической образности и символики естественным образом продолжается у Цветаевой в смелом, нередко рискованном эксперименте, никогда, однако, не бывшем для нее самоцелью[3]. Глубокое постижение культурных универсалий приводит к их преобразованию, переосмыслению, подчиненному философской концепции автора. Творчество Цветаевой, не принадлежавшей никакому литературному направлению, включает в себя признаки поэтического языка, характерные для символистов, акмеистов, имажинистов, футуристов, а также черты, присущие более поздним литературным направлениям и стилям (см.: Клинг 2001).
Основная концепция творчества Цветаевой, которой придерживается автор книги, может быть кратко сформулирована следующим образом: Цветаева – поэт-философ и поэт-лингвист. Она постоянно стремится к познанию и к именованию сущности, исследует пределы бытия, проявляемые состоянием духовного кризиса, и пределы возможностей это обозначить.
Настоящее издание отличается от книг (Зубова 1989-а и Зубова 1999) включением более поздних работ автора, содержательной и стилистической редактурой, указанием на новые исследования творчества Цветаевой[4], измененными адресными ссылками на контексты Цветаевой. За последние 28 лет после публикации книги «Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект» появилось много новых изданий произведений Цветаевой, дающих возможность выбрать наиболее авторитетные.
Основным источником опубликованных текстов было принято наиболее полное издание текстов Цветаевой, включающее стихи, поэмы, прозу и письма:
Цветаева М. Сочинения: В 7 т. Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. М.: Эллис-Лак, 1994–1995. Цитаты из произведений Цветаевой сопровождаются указанием на номер тома.
Но, поскольку в изданиях есть разночтения, возникала необходимость обратиться и к другим источникам, в частности к сборникам:
Цветаева М. Стихотворения и поэмы. Вступительная статья, составление, подготовка текста и примечания Е. Б. Коркиной. Л.: Сов. пис., 1990 (Библиотека поэта. Большая серия);
Цветаева М. И. Поэмы. 1920–1927. Вступительная статья, составление, подготовка текста и комментарии Е. Б. Коркиной. СПб.: Абрис, 1994.
Издания, подготовленные Е. Б. Коркиной, тщательно сверены ею со всеми доступными архивными источниками, во многих текстах исправлены опечатки предыдущих публикаций, восстановлены авторские знаки пунктуации. Эта правка далеко не всегда учитывается другими публикаторами в более поздних изданиях.
II. Единство жизни и творчества Марины Цветаевой
Всю жизнь стихи были для Цветаевой средством самовыражения. Она поверяла им все. Каждый эпизод ее жизни можно отследить по ее стихам. Вот Февральская революция: «Пал без славы орел двуглавый. Царь! – Вы были неправы», – по этим строкам видно, что к революции Цветаева отнеслась как бы машинально, что происходившие события не затронули её души. Вот отклик Цветаевой на гражданскую войну, разлуку с мужем: «Добровольчество – это добрая воля к смерти», «Белая гвардия, путь твой высок: Черному дулу – грудь и висок»; «Бури-вьюги, вихры-ветры вас взлелеяли, А останетесь вы в песне – белы-лебеди!», – здесь мы видим ее отношение к Белой армии, тоску по обреченным героям, идеальным и благородным воинам. Суровая доля ее мужа С.Я. Эфрона послужила толчком к созданию «Лебединого стана», цикла стихов, посвященного Белой армии, ее обреченной жертвенности.